Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

class="p1">Провожая меня до станции Акери, чтобы забрать моего коня, Агил-киши поучал меня. А я все молчал. В конце концов ему это надоело и он закричал:

— Почему ты молчишь и ничего мне не отвечаешь? Не слышишь разве?

— Я все слышу, но какой смысл в моих ответах?

Он покачал головой:

— Сынок, скажи откровенно мне, с глазу на глаз: веришь ли ты в благословенного пророка и его святых имамов? Понимаешь ли, как они всесильны?

— Если бы не понимал, то и не писал бы.

Тесть то ли не расслышал моего ответа, то ли решил не вдаваться в выяснения сути моего ответа, но больше ни о чем меня не спрашивал.

Кони шли быстро, подковы стучали по булыжнику, иногда высекая искры. Вскоре мы выехали к реке Акери и поскакали совсем рядом с кромкой берега. Незаметно доехали до станции железной дороги.

Агил-киши не стал дожидаться прихода поезда и начал прощаться. Он обнял и поцеловал меня, крепко прижав к груди. Последние его слова были:

— Не забывай, о чем я тебя просил! Не трогай наших святынь! Не то проклянут тебя люди.

ЧИСТКА

Вернувшись в Баку, я с утроенной энергией начал заниматься, чтобы никто не мог упрекнуть меня в том, что я что-то пропустил или чего-то не успел сделать.

Старался прочитать все книги по рекомендованному списку. Это были «Отверженные» Гюго, «Страшный Тегеран» Каземи — зачинателя персидской литературы, «Капитанская дочка» Пушкина, «Птичка певчая» Гюнтекина — известного турецкого писателя. У меня не оставалось и минуты свободного времени.

А тут во всех партийных организациях города началась чистка.

В университете проводили чистку под руководством старого большевика Махмуда Агаева. Собрания начинались в восемь часов вечера и продолжались до полуночи. Коммунистов вызывали по алфавиту. На третий день на сцену пригласили меня.

Огромный актовый зал университета был переполнен людьми. Многие стояли. Я рассказал свою биографию, потом члены комиссии задали мне четыре вопроса.

Первый вопрос:

— Имеется ли документ, который мог бы подтвердить, что ваш отец был бакинским рабочим?

Второй вопрос:

— Кто из ныне здравствующих бакинских рабочих знал вашего отца?

Третий вопрос:

— Где теперь работают те беки, с которыми вы вели борьбу в Лачине?

И четвертый:

— Какую общественную нагрузку вы ведете в партийной организации университета?

Только я собрался ответить на все четыре вопроса, как Махмуд Агаев, как мне показалось, высокомерно взглянул на меня и спросил:

— Не забудьте сказать вначале, когда вы вступили в нашу партию?

Меня так раздражал тон, с которым Агаев задавал вопросы проходившим чистку, словно перед ним были замаскированные оппозиционеры и предатели, заведомо готовые ко лжи. Я не выдержал и резко напал на него сам:

— Я не знаю, членом какой партии являетесь вы, если же вы интересуетесь мною, то я вступил в Коммунистическую партию в двадцать четвертом году, о чем говорил только что!

В зале, уже настроенном против Агаева, послышался смех, мои слова чуть-чуть разрядили скованность и напряжение, всегда царившие на собраниях по чистке.

Окинув меня гневным взглядом, Агаев повысил голос, чтобы затих шум в зале.

— Должен заметить, что вы не страдаете избытком скромности. Отвечайте на вопросы кратко и не отвлекайтесь на красивые фразы.

Я наклонил голову в знак согласия и начал:

— Документ, подтверждающий, что мой отец был рабочий бакинских промыслов, находится в моем личном деле. Моего отца знал лично товарищ Мамедъяров, член Бакинского комитета партии. Я не интересовался, где сейчас работают беки, изгнанные с ответственных постов в Лачине. В университете я являюсь редактором стенной газеты, выпускаемой партийной ячейкой.

— У кого есть возражения против оставления товарища Деде-киши оглы в рядах Коммунистической партии? — сурово спросил Агаев.

Зал ответил молчанием.

— Еще какие есть предложения?

Секретарь партийной организации университета Тарханов предложил оставить меня в рядах партии.

Предложение Тарханова поставили на голосование, а когда поднялся в зале лес рук, с души моей будто камень упал.

Махмуд Агаев не мог удержаться, чтобы напоследок не бросить в зал:

— Пусть этот борец против беков поубавит у себя спеси!

В тот вечер мы решили пройтись по бульвару, чтобы отдохнуть от усталости, которая навалилась на нас после собрания. В общежитие вернулся поздно. На моей кровати лежала телеграмма от Нури, в которой он сообщал, что Мансура Рустамзаде самолетом перевезли в Баку.

Утром я не пошел со всеми вместе на занятия, а помчался в Народный комиссариат здравоохранения. Там я узнал, что Мансура поместили в больницу имени Семашко. Меня сразу же пропустили к нему.

Мансур был в бинтах и гипсе. Я не мог сдержать слез. Заметив это, он слегка улыбнулся:

— Плакать нужно по покойнику, а я остался жив.

— Ты сам хирург. Скажи, есть шансы на твое полное выздоровление?

— Буду жить, это могу сказать определенно, а смогу ли дальше работать, останусь ли калекой или нет, зависит от умения врачей и способностей организма к сопротивлению. Еще никто не подсчитал внутренние резервы организма, — снова улыбнулся он.

— Дай тебе аллах силы! А сколько времени тебе предстоит здесь пролежать?

Его ответ не вязался с тем хладнокровием и спокойствием, которым веяло от Рустамзаде.

— Самое минимальное — месяцев шесть. А о максимальном я сейчас не думаю… Спасибо тебе за письмо и подарки. Приходи почаще, — сказал он мне на прощание.

…Вскоре я снова был в больнице Семашко. Я шел к Мансуру с сюрпризом — вышла моя первая книга. Я вспомнил негодование тестя по поводу названия книги, но сделать уже ничего нельзя, да я и не стремился изменить название. Пусть читают «Явление имама».

Мансур обрадовался за меня.

— Нагнись ко мне, дай я тебя поцелую! И сын у тебя родился, и книга вышла, ты счастливец, Будаг! Только я тебя подвел, а так все удачно складывается. — Он немного передохнул, а потом, понизив голос, добавил: — Я считаю, что заново родился. В тот день, когда была свадьба Нури, мы договорились, что назавтра поедем на шашлык к источнику Туршсу. Когда мы свернули на проселочную дорогу, машину резко занесло, и она перевернулась, удар пришелся на меня. — Он перевел дыхание. — Знаешь, я не суеверен, но не мог не обратить внимания на то, что мне не везет в Лачине. Сколько неприятностей выпало там на мою долю!.. Я решил больше в Лачин не возвращаться.

— Если все будет хорошо, куда же ты намереваешься пойти работать?

— Или в Шушу, перееду к маме, или переберусь в Агдам, где живут мои сестры и брат.

Я распрощался с Мансуром, чтобы не утомлять его.

Когда в следующий раз пришел в больницу, то